Ольга Берг­гольц. Ав­густ 1942 года. Пе­чаль войны все тя­же­лей, все глуб­же, все го­рест­ней в моем род­ном краю. Бы­ва­ет, спро­сишь соб­ствен­ную душу: — Ну, как ты, что? — И слы­шишь: — Устаю…— Но не вини за горь­кое при­зна­нье души своей и не пу­гай­ся, нет. Она такое при­ня­ла стра­да­нье за этот год, что хва­тит на сто лет. И толь­ко вспом­ни, вспом­ни сорок пер­вый: неудер­жи­мо дви­гал­ся фа­шист, а разве — хоть на миг — ослаб­ла вера не на сло­вах, а в глу­бине души? Нет. Боль и стыд неждан­ных по­ра­же­ний твоя душа спол­на пе­ре­нес­ла и на путях пе­чаль­ных от­ступ­ле­ний неви­дан­ную твер­дость об­ре­ла. …И вот — опять… О, свод­ки с юга, утром! Как будто бы кле­ща­ми душу рвут. Почти с мо­лит­вой смот­ришь в ре­про­дук­тор: — Скажи, что Гроз­но­го не от­да­дут! — Скажи, скажи, что снова стала нашей Ку­бань, Ро­стов и пла­мен­ный Дон­басс. — Скажи, что ан­гли­чане от Ла­ман­ша рва­ну­лись на Гер­ма­нию сей­час! — …Но как по­лы­нью горем свод­ки дышат. Встань и скажи себе, с тру­дом дыша: — Ты, может быть, еще не то услы­шишь, и все долж­на пе­ре­не­сти душа. Ты уста­ешь? Ты вся в руб­цах и ранах? Все так. Но вот сей­час, на­едине, не людям — мне кля­нись, что не уста­нешь, пока твое Оте­че­ство в огне. Ты рус­ская— ды­ха­ньем, кро­вью, думой. В тебе со­еди­ни­лись не вчера му­жиц­кое тер­пе­нье Ав­ва­ку­ма и цар­ская неисто­вость Петра… …Такая, от­гра­нен­ная упор­ством, твоя душа нужна твоей земле… Еди­но­бор­ство? — Пусть еди­но­бор­ство! Му­жай­ся, стой, кре­пись и — одо­лей.